Лиана Делиани - Легенда о любви и красоте[СИ]

Утро Пасхального Воскресения разбудило Виолу благовестом. Она умылась, тщательно причесалась и надела более новое из двух своих платьев, собираясь к мессе. Нищего в лачуге не было, но вскоре он вернулся с вязанкой хвороста.

— Пора собираться к мессе, — сказала Виола, положив перед ним новую сложенную рубашку.

В его взгляде мелькнуло удивление. Виоле казалось, что он не мог не догадаться, чем она занята вечерами, но сейчас ей пришла в голову мысль, что, возможно, он посчитал, что она шила для себя.

Она ждала слов благодарности, и с удовлетворением заметила, что не только ей трудно их произнести.

— Переоденься, эту нужно постирать, — сказала она, избавляя его от необходимости что–либо говорить.

Пока он снимал с себя одну рубаху и надевал вторую, Виола рассматривала широкую линию плеч, спину и грудь, отмеченные несколькими глубокими шрамами, уже знакомый рубец на боку, длинной рваной полосой спускавшийся к узкой талии, красивые линии мышц на руках. Их взгляды встретились, и Виола не отвела глаз. В конце концов, он — мой муж, подумала она, протягивая руку, чтобы забрать старую рубашку. Но его глаза вдруг полыхнули таким огнем, что Виола невольно смутилась и опустила ресницы.

Они шли на мессу вдвоем, впервые. Обычно нищий тащил тележку, а Виола шла чуть впереди, с трудом удерживаясь от того, чтобы не унестись еще дальше, вперед — слишком она была порывиста и молода, к тому же все еще смущалась, когда ее видели рядом с тележкой. Она смутно подозревала, что об этой ее слабости он догадывается, как и о многом другом, и всегда сопровождает ее не только из стремления защитить, но и облегчить для нее этот стыд, это смущение. Сейчас же они вынужденно шли рядом, и Виоле приходилось приноравливаться к его шагу.

Она уже успела понять, что то, что поначалу она принимала за неловкость и неуклюжесть, на самом деле было продуманной системой передвижения, позволявшей сохранять равновесие и двигаться с максимальным удобством для его состояния. Виола ловила на себе косые взгляды прохожих и думала о том, какую странную пару они составляют со стороны. Еще более странную пару, должно быть, они составляли в день венчания, когда она, помимо природной красоты, была разодета в парчу и украшена драгоценностями.

Неприятным сюрпризом стало для Виолы то, что чернь слушала мессу за пределами церкви — места внутри предназначались, в первую очередь для знати и священнослужителей, затем рассаживались горожане побогаче. Покопавшись в памяти, Виола вспомнила — так было и в Милане, выходя из собора, отец всегда повелевал раздать милостыню поджидавшим простолюдинам.

Опустившись на колени прямо на вымощенную булыжниками площадь, Виола в который раз недоумевающе вопросила Всевышнего — как получается, что одни рождаются богатыми и красивыми, а у других судьба отнимает последнее? От чего зависит выбор и кем он совершается? Разве, родись ее муж благородным, или хотя бы, останься он здоров, это причинило бы кому–нибудь вред?

Она искоса взглянула на его профиль, на замкнутое, ничего не выражающее лицо с длинными полуопущенными ресницами. Он предпочел бы остаться в лачуге, заняться работой или отоспаться лишний часок, но вместо этого пришел сюда с ней, потому что она попросила об этом. Почему он так поступил? Почему для него естественным было то, что давалось ей с трудом — доброта, терпение, сострадание?

Привычно шепча слова молитвы, Виола поблагодарила Господа за то, что исполнил ее мольбу, и муж невредимым вернулся из Падуи. Она понимала, что тем самым признает, что смирилась со своей участью, и просила Бога лишь оградить их от дальнейших невзгод, обещая впредь не восставать против Его воли. «В богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, в печали и в радости» вспомнились ей слова брачного обета и подумалось, что бедности, болезни и печали они познали уже достаточно.

Может, все дело в том, что она никогда не воспринимала свои брачные обеты сердцем, почитая их лишь как священные узы и обязательства чести? Но что еще ей было делать, ведь она вступила в брак против своей воли. Хотя, сейчас это уже не важно. По каким бы причинам не состоялся ее брак, сейчас он был единственной реальностью, реальностью, которая останется с ней «пока смерть не разлучит нас». В этой реальности их двое, и если муж, как может, пытается облегчить для нее непривычную жизнь простолюдинки, то и она должна постараться облегчить ему жизнь, а не отягощать, ради него и ради себя.

Месса закончилась, и народ, встав с колен, начал тесниться поближе ко входу в церковь. Виола помогла мужу подняться, и вместе они двинулись в обратный путь.

Она давно не ощущала такой легкости — целую вечность. Что было причиной тому — пасхальная ли служба или первые знаки пробуждающейся природы, которые по пути обратно в лачугу Виола почувствовала необычайно отчетливо.

— Скоро весна, — сказала она, подняв голову к чистому глубоко–синему небу. Словно опровергая ее слова, с ними в морозный воздух вырвался легкий пар ее дыхания.

Муж искоса внимательно взглянул на нее, откинувшую голову назад, чтобы полнее вдохнуть холодный, но уже пахнущий весной воздух.

Повернув голову, Виола поймала его взгляд и улыбнулась. Он тоже улыбнулся в ответ, но то была другая улыбка, не такая, какой он улыбался Джанино. Эта улыбка была как отражение, зеркало, возвращавшее Виоле ее веселье, но не разделявшее его. И все же Виола знала — когда–нибудь она заставит его улыбнуться ей по–настоящему.

— На Пасху никто не работает, — заметила Виола, увидев, что муж усаживается за гончарный круг.

Он ничего не ответил.

Некоторое время, сидя за столом и подпирая щеки руками, она следила за тем, как глина обретает очертания горшков для масла, мисок, кувшинов. Виола думала о том, что, если им удастся обзавестись печью, дела пойдут лучше. Форму кувшинов можно изменить, сделав более изысканной, но чтобы оживить торговлю такими простыми по форме предметами как миски или горшки требовалось что–то иное. Но что?

Ответ пришел к Виоле неожиданно и был прост как все гениальное. Ярко–красная полоска, прочертившая рыжеватую глину, вертящуюся на гончарном круге, освободила Виолу от раздумий — посуду можно раскрашивать!

— Гвидо, — позвала она, спеша поделиться своей мыслью.

Заметив полоску на глине, он убрал руки с круга и одну из них поднес к лицу. Перепачканные в глине пальцы окрасились в красный цвет, когда он вытер верхнюю губу.

— Опять, — неверяще простонала Виола. Она вскочила и, отвязав передник, быстро смочила его в холодной воде.

Принимая мокрую сложенную ткань из ее рук, он с сожалением заметил: